5 июля - 31 августа
Михаил Бахтин однажды заметил о романе Ф.М.Достоевского «Преступление и наказание»: «Самое место действия романа – Петербург – на границе бытия и небытия, реальности и фантасмагории, которая вот-вот рассеется, как туман, и сгинет» (1929). Он же отмечал полифоничность героев Достоевского, созвучие равноценных голосов, множество суждений и мнений, присутствующих в произведениях писателя. В основе этих суждений – признание существования сугубо личного – субъективного – восприятия окружающей действительности и самого города. Также и французские философы, вводя в середине ХХ века понятие «психогеография», делали акцент на психологическом воздействии городской среды на эмоции и поведение индивидуумов.
Серия работ Ольги Васильевой «Психогеография Петербурга» смещает фокус восприятия города и его хорошо знакомых и знаковых мест с привычного, канонически-предопределенного взгляда на индивидуально-психологический, основанный на эмоциональном их переживании. Выполненные художником ХХI века, рисунки О.Васильевой по своей драматургии оказались созвучны видениям как реальных, исторических лиц, так и героев классической русской литературы от Пушкина и Гоголя до Достоевского и Блока.
«Это город полусумасшедших, – говорит Свидригайлов. – Редко где найдется столько мрачных, резких и странных влияний на душу человека, как в Петербурге. Чего стоят одни климатические влияния!» Бесконечные дожди и наводнения деформируют психику горожан, вселяя в них депрессию, а осенние туманы и зимние метели накрывают плотной вуалью все вокруг, делают плохо-различимыми, призрачными окружающие дома, мосты и набережные, как будто подтверждая болезненную трансформацию оптики чахоточных прохожих. Именно об этом говорят рисунки и литографии Ольги Васильевой. Они были созданы в самое гнилое и гнетущее время года – осенью-зимой 2022-2023 гг. Вполне осознанно и намеренно.
Монохромно-серая гамма работ, выполненных черной тушью и карандашом, или отпечатанных на литографском станке с известнякового камня, как нельзя лучше подходит для отображения призрачного города, существующего на границе сна и реальности. Нечеткость, размытость изображений – словно сбитая оптика – достигается автором изобретательной работой с фактурой. Художник задействует широкий арсенал средств и профессиональных приемов, мастерски варьируя заливки тушью с энергичным процарапыванием, контурный рисунок с набрызгами и напылением, четкие края пятен – с намеренными сдвигами и смещениями. И результат говорит сам за себя – О.Васильевой удалось передать дух «самого фантастического и умышленного города на земле», уловить тонкую и неоднозначную полифоничность его восприятия людьми и героями, визуально выразить психогеографию Петербурга.
Залепленный снегом последней уже – весенней – метели, Медный всадник на Сенатской площади выглядит не иначе как «горделивым истуканом», которому бедный Евгений грозил: «Ужо тебе!»
«Ужасен он в окрестной мгле!
Какая дума на челе!
Какая сила в нем сокрыта!»
Окутанный метелью Невский проспект с чуть виднеющимся внизу Гостиным двором выглядит далеким миражом, вызывает образы Гоголя из одноименной повести: «О, не верьте этому Невскому проспекту! ... Всё обман, всё мечта, всё не то, чем кажется!… Он лжет во всякое время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенною массою наляжет на него».
«Снег на Фонтанке», на том самом Измайловском мосту, через который кубарем катился убитый горем господин Голядкин, рождает почти физическую дрожь: «Ночь была ужасная, ноябрьская, – мокрая, туманная, дождливая, снежливая, чреватая флюсами, насморками, лихорадками, жабами, горячками всех возможных родов и сортов — одним словом, всеми дарами петербургского ноября. Ветер выл в опустелых улицах, вздымая выше колец черную воду Фонтанки и задорно потрагивая тощие фонари набережной».
И снова метель, теперь уже на Зимней канавке – она как иллюстрация к повести Пушкина «Пиковая дама»: «Погода была ужасная: ветер выл, мокрый снег падал хлопьями; фонари светились тускло; улицы были пусты... Герман стоял в одном сюртуке, не чувствуя ни ветра, ни снега». А также пример странного восприятия открыточной – опереточной – канавки Петром Чайковским: «Дойдя до сцены у Зимней канавки, я почувствовал какой-то мистический холодок, мне кажется, что сейчас я переживаю очень загадочную стадию на пути к могиле». Как известно, столь жуткая фрустрация вынудила композитора изменить концовку пушкинской повести – Лиза утопилась в Зимней канавке.
В метельное Рождество 2023 года открыли памятник Александру Блоку на улице Декабристов, бывшей Офицерской. До этого он две недели стоял спеленутый черной пленкой, обмотанный липким скотчем. «Падающий Блок», да еще и такой – скрытый от глаз людских – заставил вспомнить о трагической судьбе поэта – первого певца русской революции. Лучше всех о нем в посмертном слове сказал Владимир Маяковский: «Помню, в первые дни революции проходил я мимо худой, согнутой солдатской фигуры, греющейся у разложенного перед Зимним костра. Меня окликнули. Это был Блок. Мы дошли до Детского подъезда. Спрашиваю: «Нравится?» – «Хорошо», – сказал Блок, а потом прибавил: «У меня в деревне библиотеку сожгли». Вот это «хорошо» и это «библиотеку сожгли» было два ощущения революции, фантастически связанные в его поэме «Двенадцать». Одни прочли в этой поэме сатиру на революцию, другие – славу ей» (1921).
И тоже, будто в метельном мареве, несутся по Невскому проспекту волки – как горячечный сон или сюрреалистическое видение (волки Клодта сорвались с пьедесталов Аничкова моста?) Несутся как дикий смерчь, необузданная природа – как напоминание о том, что «под городом древний хаос шевелится» (Николай Анциферов).
«Этот фантастический город, – предупреждал Ф.Достоевский, – весь насыщен существующими и вымышленными историями. Он как-то неожиданно, почти мгновенно возник. Но так же внезапно ведь может и исчезнуть? Искуриться паром к темно-синему небу».
Город на болоте, построенный когда-то на костях и затапливаемый периодически наводнениями, гиблое место, не предназначенное для жизни человека, а ныне – удобный и комфортный цветущий город-памятник, защищенный прочной дугой дамбы, нет-нет да и напомнит о своей древней, дикой и необузданной природе – задует ветрами, зарядит многодневным проливным дождем, засыплет сугробами снега, завьюжит непроглядной метелькой, – так любовно называет ее художник Ольга Васильева. И руки тянутся к перу, ноги – к велосипеду, глаза – поймать неуловимую «психогеографию Петербурга».
Куратор Николай Кононихин
