Интервью И.А.Битюговой в рамках проекта «Блокада. Голоса»
Расшифровка интервью
Начало войны
Когда началась война, я была не в городе. У нас в пригороде родственники жили, и в это время по радио объявляют войну. У нас гостила ещё сестра тети Жени из Москвы, так как у папы было много сестер и братьев. Объявляют войну, и они все плачут. А уже была Финская война, но она не так нас коснулась, и я думаю: ещё ничего не случилось, а чего они уже плачут. А потом я поняла, конечно, почему. Мы сразу потом поехали домой.
Бомба
Наш дом – Гулярная улица, 22 <ныне ул. Лизы Чайкиной>, на третьем этаже мы жили. Причем по всем трем этажам были рассеяны те, с кем мы учились. Само здание было в форме буквы «П». Во вторую бомбежку, которая была в городе, днем в дом попала бомба. Мама была на работе, а с нами была бабушка моя. К счастью, нашу комнату не задело, задело только лестницу нашу, но всё было пронизано стеклами насквозь. Нам разрешили прийти очень осторожно через дня два, чтобы забрать свои вещи, сказали, что пол держится. И потом в доме ремонты делали, но вся средняя часть здания вся рухнула. В нашем доме на первом этаже жила моя учительница музыки, у неё был попугай. Она погибла сама, а попугай вылетел – он выжил. А сейчас это здание отстроили, будто бы ничего и не было. А в бомбоубежище кто-то погиб, а кто-то удачно расположился, оно было большое, вдоль всего дома. Потом откапывали – там дети были. После этого никто в бомбоубежище не ходил, потому что мы видели, как откапывали этих людей. Мы решили, что если уж погибнем, то лучше сразу, чем так.
Переезд
Отец работал в это время. До войны он был штурманом дальнего плавания, и у него куда-то попала правая рука и была повреждена. Поэтому его на фронт не взяли, и призвали в штаб армии, на Ленинградском фронте. Поэтому он дежурил сутками и его отпускали домой на сутки, на полторы. Наверное, у него был какой-то чин, но я была девочкой, и для меня эти чины ничего не значили, я только радовалась, когда папа приходил. Потому что в этот дом, где мы жили, попала бомба, и нас переселили.
Там, где папа работал, был сослуживец – Петр Петрович Платонов. Они жили на улице, которая сейчас называется Введенская, в коммунальной квартире. Там жили соседи, которые уехали на север, ещё перед самой войной. Они уже забрали мебель и писали, что там, на севере, хорошо устроились, у них полная ставка, и что они там, по всей вероятности, и останутся.
И Петр Петрович прибежал, а мы на улице. И он предложил жить к ним, нам тут же дали ордер, и мы всю войну уже жили с ними. Потом эта улица называлась Олега Кошевого. На эту улицу упало штук восемь снарядов, в наш дом. И один из снарядов упал, когда папа был дома и стоял на кухне. К счастью, снаряд упал низко на лестнице. Стекла все выбили, но папу не ранило, лицо не задело.
Я помню, что дома была буржуйка и труба через всю комнату, которая выходила в окно. Но стекла всё время вышибались, поэтому сделали, потом уже, не стекла, а фанеру. Была у нас коптилка – свет такой, ведь обычный свет не работал, вот мы при ней и сидели. И хотя в этот дом попало восемь снарядов, нам повезло, мы выжили.
Соседство
Мы очень дружно жили с тремя семьями, две другие родственные были, а мы просто. Мы все как родственники жили, делились всем. Петр Петрович когда что-то с фронта привезет – они нам давали. Когда папа что-то у себя достанет, или мама каким-то образом получала через работу, через её прежнего начальника по музею, который её очень любил – дуранду, и эту какую-то дополнительную пищу мы делили друг с другом.
Самое ужасное – но это я расскажу. Был сосед Никита, я дружила с ним. Он, мальчишка пошел на чердак и начал камешки бросать в окошко. Мне тогда было 15 лет, а он был на два года младше. Камнем он попал в какую-то урну вместо окна, и из урны вдруг выскочила рука. Он в страшном ужасе побежал, с криком. Наши все пошли на чердак, вызвали милицию. Оказалось, что над нами жила людоедка, она на чердак мясо носила и его продавала. Её арестовали, наверное, и с концами, но была и такая жуткая история.
Совхоз
Мы всё-таки работали и это нас и спасло. Сначала нечего было есть, но нам давали дурынду, всё-таки кормили какой-то теплой пищей. А когда поспели овощи, мы мыли в канаве и ели то морковку, то капусту. Был бригадир, который мог разрешить взять один кочан на несколько человек, и всё, остальное по плану мы должны были сдавать. У нас был десятичасовой рабочий день и с нормами, которые проверяли бригадиры, которые заверяли, сколько мы сделали. И как-то неплохо получалось, я неплохо работала.
Ещё было такое: всех куда-то на другой участок послали, а меня и мою приятельницу оставили на прежнем, сказав, что тут всё погибает и что мы должны всё окучить. И мы с ней это сделали, в каком-то порыве, потому что нам же было поручено. Это как-то оценили особо: всем дали овощи за работу за всё лето, но нам дали побольше. Дали мешок: там было два кочна капусты, морковка, ещё какие-то овощи. Мне, конечно, его никак было не перенести. Тогда приехала мама, это был второй год войны и начали ходить уже трамваи, но был какой-то кусок пути, куда уже не шли. И мы шли до того места, откуда уже начинали ходить трамваи, и там была яма, и мы в эту яму с мамой угодили – упали, и мешок этот уронили. Потом кто-то к нам подскочил, овощи доставали, потом как-то их дотащили, хотя и ударились, это было очень трудное событие. Это была в то время большая награда.
Школа
Мы учились всю войну, ни одного дня не пропустили. И зимой 1941-го, перерыва не было. Мы ходили под бомбежкой, если что – заныривали в бомбоубежище или ещё куда-то. Уроки были часто в бомбоубежище под школой. Очень интересно было: оно было длинное и разделено досками, поэтому мы могли через доски эти подслушать, что в другом классе говорят. Урок наверху, но потом чуть что – а бомбоубежище
Снятие Блокады
Я помню, как нас собрали в школе, в зале, и объявили, об этом сказали. Учителя плакали, а дети – не плакали. Учителя плакали, потому что было такое чувство, что выжили. А дети стояли молча.
